Оборотный город - Страница 69

— Глаз у его нет, носа нет, ушей тоже, – тихо перекрестился Прохор. – Как ему нас видеть, слышать да чуять? Упырей твоих на ощупь поймал, а нас, поди, и не заметит…

— Сомневаюсь, – соврал я, лихорадочно натягивая сапог. Ну в смысле того, что точно знал – это ходячее умертвие нас отлично видит, слышит и обоняет. Более того, убить его второй раз вряд ли возможно, а сам он прямо‑таки горит желанием разделаться с нарушителями его покоя. Видимо, он и есть один из тех «страшных стражей» и одни упыри его явно не удовлетворят…

Comment vous‑avez оse me гevеillег? – Певучие звуки французской речи, вылетая из безъязыкого рта, производили жутковатое впечатление.

— А ля гер ком а ля гер, – немало изумив меня, ответил старый казак и, вскинув ружьё, с маху попытался обрушить приклад на голый череп скелета.

– Mon Dieu! Les cosaques?! – Мертвец умело принял удар на саблю. – Vive la France, vive l impdrateur Napoleon!

Бывший егерь при жизни наверняка был не худшим бойцом, и его ответный выпад вполне мог лишить моего наставника головы, если б я не успел вытащить свою саблю. Сталь звякнула о сталь так яростно, что клинки едва не выругались на двух языках.

– O‑la‑la! Le petit coq?! – Скелет обозвал меня маленьким петушком, но если думал, что его парижской манере фехтования хоть в чём‑то уступает казачья рубка, то глубоко ошибался. Махать саблей казачат учат с трёх лет одновременно с верховой ездой, и будь этот тип живым, так со второго моего взмаха быть бы ему мёртвым, простите за каламбур.

— От ить зараза чужеземная. – Отложив ружьё, Прохор выхватил большой кинжал, вновь вступая в схватку. – Мы его не звали, дружбы не искали, он сам заявился, спать уложился, а как проснулся, против нас обернулся?! А ну посторонись, ваше благородие!

Рослый скелет, в остатках одежды и лохмотьях недогнившей плоти, охотно включился в схватку, играючи отмахиваясь на обе стороны. Его жёлтые кости обладали, казалось, каменной твёрдостью и пружинной гибкостью, моя сабля исщербила их, но не прорубила ни одну. Жизненно важных органов у мертвеца давно не было, он не знал усталости и мог позволить себе пренебречь защитой, мы же начинали уставать…

— И скока он так нас вокруг могилы танцевать заставит?

— Пока не убьёт, – на мгновение призадумался я. – Или до рассвета. Считается, что солнечные лучи губительны для таких тварей…

— Ну коли до рассвета, так он нас обоих в зюзю вгонит, так в одной братской могилке и уляжемся, – отвлёкся денщик и тут же был сбит пинком костистой ноги в грудь. От рубящего удара сверху я его прикрыл, но сам, поскользнувшись, едва не загремел в яму.

Мертвец торжествующе захохотал, вздымая над нами саблю, но опустить её не успел: сзади, как два коварных ежа‑пластуна, на него бросились подоспевшие упыри. Моня подкатился под колени, а Шлёма повис на плечах, заламывая шею, так что француз вынужденно опрокинулся навзничь. Правда, он и поднялся буквально в ту же секунду, раскидывая парней, словно кошка котят, но зато и мы успели вскочить на ноги.

— Оревуар, месье! – Я воткнул саблю в землю перед собой, выхватил из‑за пояса пистолеты и с расстояния двух шагов разрядил оба ствола аккурат по чёрным глазницам черепа. Серебро всегда имело для нечисти разрушающую силу, блестящий затылок почти разнесло, теперь в образовавшиеся дыры были видны быстро тускнеющие звёзды.

Мертвец покачнулся, вздрогнул всем телом и… вновь бросился в атаку!

— Сколько можно его убивать?! – в один голос, не сговариваясь, простонали все мы, занимая круговую оборону.

— А ля гер ком а ля гер, мон ами, – легко пародируя акцент Прохора, съязвил француз, но не успел даже замахнуться – из‑за леса брызнул тонкий луч восходящего солнца. Храбрый скелет мигом бросился назад в могилу, отчаянно пытаясь забросать себя землёй. Мы, так же дружно, кинулись вытаскивать его оттуда, и под сияющими лучами его бьющиеся останки споро задымились, а потом и рассыпались в прах.

* * *

— Так вот оно какое, баскское заклятие для детишек с больными зубками, – устало пробормотал я, опираясь на плечо старого казака. Тот только кивнул, даже не пытаясь зарифмовывать свои чувства и эмоции. Моня и Шлёма сидели на краешке могилы, опустив туда ноги и тоже тяжело дыша.

Ночка для всех выдалась яркая и познавательная. Сначала чумчары, потом вот это… Два сражения – и в обоих случаях победа при полном сохранении личного состава! Дядя бы мной гордился, у нас, при всей безоглядной казачьей храбрости и готовности умереть, лучшим считается тот атаман, что не потерял ни одного из тех, кого вёл в бой. Упыри, конечно, нечисть поганая, но, пока они со мной, я чувствовал ту же ответственность и за них…

— Слышь, Иловайский, – прервал мои мысли Шлёма, – а в могиле‑то, кажись, больше ничего и нет!

— Совсем ничего?

— Похоже, совсем. – Моня спрыгнул вниз и, тыкая моей саблей поглубже, грустно подтвердил: – Никакого клада, тут только этот иноземец и спал. Видать, мы его оружие да шпоры за золото приняли… Ты уж извини, а?

— С кем не бывает, – неожиданно вступился за упырей Прохор. – Вы своё дело честно исполнили, идите уж до дому до хаты. А мы к себе пойдём, думать будем…

Всё верно. Виноватых нет. Разве что я сам… Но и об этом позже, как мысли в порядок приведу. Мы простились и разошлись восвояси. Ещё одна ночь без сна, а толку ноль. Подрались, конечно, славно, да только из этой славы тоже каши не сваришь, дядюшке результат нужен, он на меня надеется. Что ж мы не так‑то сделали, господи?

Пока шли до села, я вертел в руках карту, прикидывая в уме и так и эдак, где могла закрасться ошибка. Ну если рассуждать логически, то Моня и Шлёма указали правильное место – там действительно был похоронен наполеоновский солдат. Он встал и ожил, значит, заклятие тоже было и есть, а кто будет налагать такое без цели? Выходит, нечто ценное он тут обязан охранять. Но упыри ничего не нашли, и я им верил. По крайней мере сегодня, когда они честно сражались с нами против чумчар и того же неубиваемого французского скелета. Может быть, просто не та могила? А может, дело вовсе и не в могиле?