Оборотный город - Страница 53

— А вот и я, ваше благородие. – Мой отчаянный денщик появился буквально в ту же секунду, запыхавшийся, потный, красный и донельзя довольный собой. – Всё село оббегал, что у кого успел, то и набрал, вот уж цельную корзину снеди кровопийце твоему спроворил!

И он гордо выставил передо мной огромный плетёный короб, набитый всем съестным по самую маковку. Тут были: хлеб, колбаса, яички, сало, зелёный лук, варёная картошка, огурцы, крынка сметаны, бутыль самогона и, как обещано, свежеощипанная куриная тушка. Отец Григорий должен был лопнуть от счастья и переедания!

— Ну, каково?

— Любо, – честно признал я и, прикрывая ладонью глаза от нестерпимо сияющего Прохора, уточнил: – А теперь скажи, кому и сколько мы за всё это должны?

— Сущую безделицу!

— Это понятно, но уточни ещё раз, на сколько лет ты продал меня в рабство?!

— Бабке Степаниде – с деторождениями удружить, сам знаешь, она тут наипервейшая проблема. Чернявую девку Маню – замуж выдать, косит на один глаз да ленива, из местных никто не берёт. Девке Василисе (гуторят, что она и не девка уже) – то же самое, да с приданым, тогда кто хошь возьмёт. Толстой тётке Агафье – пропавшую семь лет назад козу сыскать, всех примёт рог сломанный да синяя лента на шее. Ну и тётке Варваре – самое простое, чтоб у её соседей на Рождество тесто не поднялось, а молоко убежало! Делов‑то…

— Действительно, – согласился я, покрываясь холодным потом. – Ну ты покуда тут с народом пообщайся, а я нашего гостя горбоносого попотчую. Через часок вернусь и всем всё устрою.

— Добро, – не моргнув глазом, согласился Прохор. – Тока ты там не засиживайся с этой нечистью поганой, я ить сколь сказок ни расскажу, долго баб не удержу, им не я награда, им – тебя надо! Тело твоё белое, брови твои смелые, профиль тонкий, голос звонкий, руки сильные, очи красивые, осиную талию да крепкую генитал…

Я покраснел и, подхватив корзину, по‑пластунски исчез не прощаясь. Вот чую, доведёт он меня своей станичной простотой до цугундера, ведь лепит, бедовая голова, прямым текстом такие вещи, от которых даже во французских романах приличные барышни сразу в обморок падают. Да не только барышни, но и замужние дамы при попытке представить в деталях намёк бравого казака…

Говорят, был случай, когда он генералу Ожеровскому разок на балу депешу от самого Платова передавал, так тоже с рифмованным сопровождением. Я дословно не перескажу, но общий смысл в том, что на Березине наши донцы успешно натянули старой гвардии Наполеона не только нос, но и глаз! Причём на столь любимое проктологами место… Бал сдох на корню! Два музыканта подавились тромбонами, барабанщик прогрыз барабан, кавалергарды просили перевести им стишок на французский, гусары выносили женщин на руках, хотя сами ржали как лошади, а интеллигентный Ожеровский от всей души благодарил станичников за столь приятные известия!

…До того памятного куста, где мною был оставлен голодный грузинский батюшка, я добрался довольно быстро. Мог бы, разумеется, ещё быстрее, но тяжёлая корзина всё‑таки существенно замедляла шаг. Отец Григорий честно сидел в ожидании, но, видимо, времени даром не терял, вид у него был довольный, а вокруг валялись свежие вороньи перья. Значит, перекусить успел…

— А, гамарджоба, генацвале! Нэужели стока всё одному мне принёс? Вах, Иловайский, я тебя нэ кунаком, а братом назову! А хочешь, дядей, даже папой сваим! Мамой нэ могу, мама одна такая, э‑э…

— Лишнее это, право слово, отойдёмте‑ка подальше, а то у нас народ любопытный. Пристанут, начнут расспрашивать, что да как, когда прибыли, с какой целью, где регистрация?

— И нэ гавари. – Мигом вскочив на ноги, грузин указал пальцем на что‑то у меня за спиной. – Иммигрантов нигде нэ любят. Уже бегут спрашивать, да?

Я сначала прислушался, а только потом обернулся. Ну уже просто чтоб знать более‑менее точное количество, потому что на слух казалось, что к нам с воем несётся всё сельское население Калача. На самом деле нет, конечно, там даже и половины не было. Так – бабы, девки, старухи, дети… Нет, наверное, половина всё‑таки была. Уходим?

То есть я только хотел это предложить, но, как оказалось, уже некому, моего дорогого грузинского друга сдуло попутным ветром с низкого старта с корзиной под мышкой. Мне она все руки чуть не оторвала, а он летел легче перышка, вот что значит жилистый и своя ноша не тянет. Всласть налюбовавшись его талантами, я тоже не стал дожидаться худшего (а что может быть хуже бабских разборок?) и резво, налегке припустил следом…

— Маладэц, саабражаешь, хвалю! – не сбавляя темпа приободрил меня отец Григорий. – В лэс сварачиваем, в лэс, там у болота тайный ход есть.

— А через трубу никак?

— До трубы далеко, в другую сторону, паймают, э!

Вот тут я был с ним полностью согласен: судя по воплям «наддай, родимые, уйдёт казачок!», погоня неумолимо приближалась, и сдаваться в расчёте на милость победителя не стоило. Милости не будет, будет групповое осрамление меня посредством восьмидесятилетней бабки Степаниды. Все прочие уныло дотопчут что останется…

В редкий лесок мы свернули на ближайшей же тропинке. Судя по всему, батюшка отлично знал здесь каждую былинку, мы прыгали с кочки на кочку, отчаянно забираясь в самою трясину. Головные платки и яркие юбки двух‑трёх наиболее резвых преследовательниц уже мелькали шагах в пятидесяти. Не драться же нам с девчатами, а откупиться нечем…

— Прыгай! – выкрикнул отец Григорий, с разбега сигая в небольшую лужу посреди густой, слипшейся тины. Ну и влип, естественно, едва ли не по пояс!

— Я туда не полезу.